«Открытый клуб» представляет выставку Семёна Ивановича Аладжалова — советского и российского художника, графика, сценографа и плакатиста.

Сколько сфер жизни может охватить мастер в своей работе? Для Семёна Аладжалова не было второстепенных тем: труд, творчество, отдых — всё должно иметь высокохудожественное оформление. В театре он работал над декорациями и костюмами, для общественных пространств создавал проекты интерьеров; в мирные годы оформлял рекламные плакаты, а в военные — агитационные плакаты-лубки.

Семён Аладжалов учился в московском ВХУТЕИНе. В 1924 году он жил в Ереване, брал уроки живописи у Мартироса Сарьяна и Георгия Якулова: учителя стали его старшими друзьями, наставниками в художественных поисках.

Самым продуктивным направлением для художника была работа в театре. В экспозиции представлено множество эскизов театральных костюмов: яркие, энергичные образы — свидетельство неисчерпаемой фантазии мастера. В сценических эскизах, представленных на выставке, сочетаются декоративность и оригинальные конструктивные решения: здесь театральная сцена — продолжение нового, авангардного театра, место эксперимента и поле для изобретательности. Опыт сценографии пригодился для работы с общественными пространствами: на выставке есть проекты интерьеров кафе, ресторана, ювелирного салона.

Семён Иванович за свою жизнь создал большую серию театральных портретов. Это актёры вахтанговского театра, с которыми встречался и работал художник, — Нина Никитина, Анатолий Борисов, Леонид Шихматов, а также портрет ведущего актёра Первого государственного театра Армении Авета Аветисяна.

Отдельную тему на выставке представляет серия агитационных плакатов-лубков, созданная совместно с братом Степаном в военные годы.

Семён Аладжалов — художник многогранного таланта.
Мариам Чайлахян


Он нас объединил. Обаянием таланта, обаянием личности. Семён Иванович мог с одинаковой экспрессией, энергией, любовью и особым, пропущенным через сердце знанием, говорить о Наполеоне, о родном Ростове-на-Дону, о Бунине. Был всегда элегантен, с бабочкой на воротничке. Огненный взгляд и улыбка. Добрая. Светлая.
Семен Иванович обладал душой поэта и глазом художника. Очень любил Париж. Мог повторить вслед за поэтом Александром Ревичем: «Я выжил затем, чтоб однажды пройти по Парижу/ На миг отразиться в реке и в глубинах витрин».
В сентябре исполнится 121 год со дня рождения Семёна Аладжалова. Внушительная цифра! Будто рядом прошелестел вековой дуб. Что же есть человеческая судьба, такая разнообразная на пространства и мизансцены, и столь монотонная в чередовании взлетов и падений?
С семи лет Семён Аладжалов живет в легендарном городе – Ростове-на-Дону. История гласит, что предки ростовских армян были родом из Ани, после гонений поселились в Крыму, откуда при Екатерине II были выселены в Донские земли и основали город Нор-Нахичеван (теперь это один из районов города Ростова-на-Дону). Переселение, совершенное с помощью Суворова, оказалось благостным для переселенцев.
Они сумели создать целый мир со своими обрядами, со своей кухней и традициями. В семье Аладжаловых горела искра живописного таланта. Все три брата Аладжаловы: старший Константин, средний Семён и младший Степан стали художниками по призванию.
Первые уроки живописи Семён Аладжалов берет у великого Мартироса Сарьяна, тоже выходца из Ростова-на Дону.
В 1924 году он попадает на свою историческую Родину, в Армению, и это открывает для Семёна новые горизонты. Семён Аладжалов запомнил наставление Сарьяна: «Обучайся тому, чему учат, а делай, придерживаясь своего темперамента». Судьба благоволит к тем, кто умеет пользоваться ее дарами. Сарьян, а потом Якулов становятся его старшими друзьями, учителями и наставниками. Он вырастает в художника, неотделимого от театра, учится, но не становится подражателем великих, а, проявляя свой темперамент, обретает мастерство и путь в искусстве. Работает в театре Сундукяна, потом, по приезде в Москву, в театре Вахтангова, Камерном театре, в цирке и на эстраде.
Его друзья – те, кто стоял у самого истока советского театра – это режиссеры: Аршак Бурджалян, Левон Калантар, Рубен Симонов, Александр Таиров, Вардан Аджемян, известный чтец Сурен Кочарян и многие, многие…
Сарьян считал его своим сыном, а Якулов восприемником. И сложилось так, что мастерская Якулова стала мастерской и квартирой, в которой Семён Иванович прожил долгие годы.
В самом начале пути театрального художника Семён Аладжалов оформляет двадцать три спектакля к постановкам А. Бурджаляна и Л. Калантара. И он был первым и единственным декоратором в Первом Гостеатре Армении, потому что «тогда ни в самой Эривани (старое название Еревана), ни близко вокруг Эривани, нельзя было сыскать ни одного художника театра, а живописцы не проявляли особого интереса к декорационному творчеству». Это слова самого художника.
В результате, он стал художником-постановщиком, умело сочетающим режиссерское видение спектакля с его художественным воплощением. И вся работа проходила в атмосфере синтеза культур и, в первую очередь, во взаимосвязи армянской и русской театральных традиций.
А еще через три года он уже в Москве. В годы ученья во ВХУТЕМАСе Семён Аладжалов тесно общается и сотрудничает с Рубеном Симоновым, с Всеволодом Мейерхольдом и Александром Таировым. Школа была первоклассная.
Как-то он с замиранием сердца шел по одной из улиц Москвы, в мастерскую Якулова. Поднимаясь по четырем пролетам лестницы к 38-ой квартире, он невольно представлял, «как по этим же ступеням шли по делам, в гости или просто на веселый огонек, в мастерскую известного художника и радушного хозяина Георгия Якулова», его знаменитые друзья и посетители: Коонен и Таиров, Есенин и Качалов, Мариенгоф и Ивнев, Щуко и Кончаловский. Мастерская была местом первой встречи Айседоры Дункан и Есенина.
С 1928-го года мастерская становится домом Семёна Аладжалова. И снова дом полон гостей: художников, поэтов, ученых. Среди них самым частым и любимым был Мартирос Сарьян.
Эти два варпета, мастера – старший и младший дружат, пишут портреты друг друга. Есть замечательный портрет Семёна Аладжалова, работы Сарьяна, и изысканный, будто проступающий сквозь толщу времени, напоминающий фреску портрет Мартироса Сарьяна, работы Аладжалова.
Страстный, влюбленный в жизнь, художник создал целую галерею – где-то свыше семидесяти – портретов, выполненных маслом, акварелью, сангиной, углем. Среди них: портреты Рубена Симонова, Георгия Якулова, Вардана Аджемяна, чьи яркие постановки во время «Сундукяновских сезонов» запомнила Москва-60-х; небольшой портрет Сурена Кочаряна, молодого, с лукавой улыбкой. Это все те люди, с которыми тесно общался художник, возрождая культуру древнего, имеющего 2000-летнюю историю, армянского театра.
Эскизы к танцам, сделанные для эстрады, словно наполнены какой-то скрытой «кинетической энергией», экспрессией густого, светоносного цвета.
Семён Иванович Аладжалов в течение многих лет работал в театрах, в графике и декоративном искусстве. Он оформил свыше ста постановок, выставок, интерьеров в городах Москве, Ереване, Душанбе, Ленинакане, Бресте, Ногинске, Владимире, Кисловодске, Нальчике, Пятигорске и за рубежом – в Софии (Болгария).
Литература была, вероятно, вторым призванием С. И. Аладжалова. Последние 20 лет художник много работал над очерками, а в 70-ые годы Семён Аладжалов написал уникальную монографию о выдающемся художнике Георгии Якулове.
Для тех, кто прочтет монографию, станет понятно, что новаторское мышление художников 20-х годов включало в себя не только теорию супрематизма и «Черный квадрат» Малевича, но и теорию «разноцветных солнц» Якулова.
Якулов предстает перед нами не только как яркий самобытный художник, мастер парадоксального рисунка, вертикальной бесперспективной композиции, но и как мыслитель-теоретик.
Автор достаточно подробно описывает те последние два года жизни Якулова (1926-1928гг.), которые прожил бок о бок с ним, в творческих исканиях, в ученичестве, в дружеских отношениях.
Общая композиция книги – это все та же вертикаль, столь возлюбленная самим Якуловым. Звон золотых монист, шевеление осени, ода восходящей радости, и реквием торжественный и щемящий, как русский романс.
«Как ни грустно в этом непонятном мире, он все же прекрасен». Эти слова любимого С. Аладжаловым писателя Ивана Алексеевича Бунина высечены на одном из домов, что на Поварской улице в Москве.
За его светлую память молился дядя Сеня, Семён Иванович в Париже, в часовенке, что на кладбище Сент-Женевьев-де-Буа.
Еще в те времена, когда книги Бунина считались крамолой, Семён Иванович привез из Парижа его книжку, по-моему, это были «Окаянные дни» и подарил любимой старшей сестре Анне Ивановне с надписью – «Бунин стоит риска».
Жизнь – это всегда риск. А жизнь в искусстве – риск вдвойне. Но само искусство… Оно дает нам второе дыхание. Живя как под дамокловым мечом, в цикле, ограниченном биологическими часами – мы все равно бессмертны, и даже, если не творим нетленное, то одним только сопереживанием мукам и сомнениям Гамлета, мукам и сомнениям художника-творца мы побеждаем небытие.
В 2002 году в Булгаковском доме-музее на Большой Садовой 10 проходила выставка Семёна Аладжалова, посвященная 100-летию художника. Вернисаж проходил в очень теплой, вдохновенной обстановке. Люди ходили, восхищались, старшие вспоминали, а младшие познавали. Единение армянской и русской культур, их глубокую взаимосвязь остро чувствовали одни; как прозрачно, ностальгически звенит серебряный век, услышали другие.
И все восхищались красотой работ и высоким мастерством Варпета (мастера).
Гости расходились поздно, а в книге отзывов остались такие строчки: «Выставка замечательная, театр и искусство будут всегда».

Художник может всё.
Вера Калмыкова

Память устроена предметно. Пока разговор не заходит — вроде не помним, а раз так, то ничего, никакого объекта как будто бы и нет, вообще не существует. Но глядь, или поток речи вдруг как-то свернул, или капелька из него брызнула — и откуда ни возьмись на пустом месте возникает некая фигура, сначала размытая, а потом всё более чёткая, а от неё тончайшие лучики связей с другими объектами и событиями, и формируется трёхмерность прошедшей жизни, таинственный объём, в котором мелькают люди и положения, люди и положения…
Так и с творчеством Семёна Ивановича Аладжалова (Аладжаняна), армянина, родившегося в Баку в 1902 году и в сознательном возрасте переехавшего на историческую родину, ученика Мартироса Сарьяна, выпускника ВХУТЕИНа, с 1920-х — театрального художника, оформившего в Ереване и Москве десятки спектаклей. Называть его только театральным художником значило бы существенно сузить поле его деятельности. Он и плакатист, и журнальный график, и портретист, и дизайнер, словом, универсал-вхутеиновец — типичная фигура для своей школы и своего времени. Экспонент знаменитой Всемирной парижской выставки 1937 года; Аладжалов также написал серию мемуарных очерков и книгу об одном из своих учителей, Георгии Богдановиче Якулове.
Разговор об Аладжалове неожиданно касается не только жизни и развития армянской диаспоры в Москве или персонально Якулова, но и истории того знаменитого дома на Садовой, который для нас прочно связан с личностью М. А. Булгакова, а на самом деле формирует значительно более широкое поле культурных смыслов. Мелькает его имя и среди знакомцев Всеволода Мейерхольда и Александра Таирова.
Что обращает на себя внимание в оригинальном творчестве Аладжалова, так это сочетание сразу нескольких традиций, не в каждом случае выглядящее не просто органичным, но даже и возможным. Начнём с того, что его изобразительный язык близок к миниатюре с её стремлением подробно выписать каждую мелочь. Нельзя не увидеть на его листах и естественное родство с народным лубком. Обе тенденции неожиданно оказываются в синтезе с реалистическим стремительным множественным движением, так характерным для станкового искусства. Лубочная плоскость преодолевается, события на листе происходят в объёме, а лубочная свежесть взгляда, стремление зафиксировать каждую подробность — остаются. Это особенно хорошо видно на серии плакатов, выполненных (отчасти в соавторстве с братом Степаном) в 1941—1945 годах на военную тему.
В театральных работах Аладжалова к трём намеченным приёмам добавляется ещё один — режиссёрский взгляд на сценическое действо: вот почему каждый лист выглядит таким эмоционально насыщенным. В послевоенном творчестве коробка сцены для Аладжалова неожиданно переросла самое себя, оказавшись прообразом многочисленных интерьеров общественных зданий, спроектированных художником…
Человеческая насыщенность пьесы, спектакля отзывается в другом жанре, чисто станковом, — это портрет. Люди у Аладжалова всегда присутствуют «в моменте», они приносят в то время, когда мы смотрим на них, частичку своего — для нас прошлого, для них настоящего.
Такой вот художник — обыкновенный универсал. Ни больше ни меньше. Всё могущий, до всего дотягивающийся кистью. Типичный, если смотреть ретроспективно, для своей эпохи. Удивительный, если вдуматься в природу творчества.